Найти ветерана

Людмила Ивановна Гусева

       Когда началась война, мы жили в Перевозе, в большом доме около реки Тосна. Мне было восемь с половиной лет и, когда к нам ворвались немцы, мы даже не чувствовали страха. Было только любопытство и уверенность, что они пробудут у нас совсем недолго, что их легко прогонят наши, русские войска. Даже стихи сложили: «Внимание, внимание! На нас идёт Германия! А нам немцы нипочем, их прогоним кирпичом!»

       Но немцы ворвались не только в нашу деревню. Они сразу же ворвались в нашу жизнь. Сначала они отобрали у всех овощи, затем — весь скот и живность, а потом стали забирать и все вещи, которые им нравились: граммофоны, патефоны и даже стеклянные игрушки со стекольного завода. Мы недоумевали, для чего военным эти мелочи? Уже после войны я прочитала в книгах о том, что немцам разрешалось отправлять на родину посылки, сувениры, а этими сувенирами и были отобранные у нас вещи. Как сейчас помню: у нас отбирали самовары. Не электрические, а старые, на углях. У нас в доме таких самоваров было два: один

 

 

 

небольшой, его забрали в первую очередь, а второй, бабушкин, огромный, оставили, видимо, не смогли унести.

       Ещё у нас забрали икону. Она была большой, невероятно красивой, в великолепном окладе, с лампадкой и пасхальным яйцом на цепочке. Офицер, живший у нас в доме, завернул её в скатерть и, видимо, увёз с собой. Больше мы нашу икону никогда не видели.

Из наших домов нас выгнали сразу. Особенно часто выселяли тех, кто жил у реки. Причина была проста: дальнобойные немецкие пушки стреляли по Ленинграду, а наши войска отвечали им, но поскольку русская техника была слабее, то снаряды часто падали прямо к нам, в Перевоз. И чтобы обезопасить себя от случайных попаданий, немцы заселялись в безопасные дома у реки. Мы переселились в дом маминой сестры Веры, стоявший на горе. В этом доме был небольшой чулан. Мы часто приходили туда и, прижавшись головами к окошечку, слышали, как наши военные, вступая в бой, кричат: «Ура!». Но примерно через час крики затихали. Это означало, что русские снова потерпели поражение.

       Немцы сразу установили свои порядки. Даже при страшном голоде нам запрещалось воровать. Однажды нас всех созвали к дому молодой женщины, жившей у реки. Она стояла на небольшом «мостике». К её шее привязали огромный камень и утопили за то, что она украла буханку хлеба у немецкого солдата.

       В это время я болела золотухой. Мои ноги покрылись огромными язвами и струпьями. Тогда мамина знакомая, работавшая в медпункте, предложила мне приходить по утрам, чтобы смазывать мне ноги лечебной мазью. Однажды, когда я бежала к ней, я увидела мужчину, повешенного на дереве. Он был в хорошем костюме, с бабочкой, в кепке. Как оказалось, когда он шёл на работу в немецкую комендатуру, он машинально сорвал стручок гороха из сада коменданта. За этот стручок он поплатился своей жизнью.

       Всех взрослых погнали на работу. Они должны были строить дорогу от завода «Сокол» до Мги. Поскольку дорога шла через лес, то люди должны были валить деревья, распиливать их и укладывать, пролагая дорогу. Это был страшный труд. Но, надо отдать должное немцам, тех, кто трудился на строительстве этой дороги, они кормили гороховым супом, не давали голодать. Правда, котелок с похлёбкой рабочие получали до работы, чтобы никто не мог отнести суп домой, детям или родителям. Моя мама брала меня работать только по воскресеньям, чтобы и я могла поесть супа. Я должна была собирать сучья, срезанные с деревьев, и жечь костры. Это было нетрудно, потому что сучьев было не так много. Пока мама и тетя Вера были на работе, мы с Мишей должны были смотреть за тем, чтобы печка не погасла. Но мы были ещё детьми и не могли уследить за огнём. Однажды нам пришлось поздним вечером бежать к соседям и просить у них угольков. Мы благополучно вернулись с горящими углями и затопили печь. Но вдруг в дверь громко постучали. Оказалось, это немцы, услышав шаги, решили, что к нам пришли партизаны. Они обыскали весь наш дом, не реагируя на объяснения про погасшую печку.

       Немцы боялись бунтов и пресекали всякое движение не только во время комендантского часа. Мы не могли навестить даже родственников, живущих в Никольском! Однажды зимой паренёк, которого все почему-то называли Математиком, попытался пройти по замёрзшей реке. Он не прореагировал на крики часового, за что получил пулемётную очередь в спину.

       Затем немцы согнали нас и приказали взять с собой только то, что мы можем унести в руках. Мы с мамой взяли несколько узелков, но вскоре подъехала телега, и нам сообщили, что некоторые вещи можно положить туда. Мама сложила туда наши вещи, забрала то, что было в руках у меня, и попросила забежать домой и взять валенки. Но вместо валенок я взяла с собой огромную куклу. Мама тогда сильно ругалась. Но вскоре эта кукла нам очень помогла.

       Нас пригнали в деревню Псковской области. Сначала нас приютил один старик, живший на краю деревни. Жена его брата научила меня вязать, и когда я связала ей шерстяные гольфы, она дала мне шерсти на джемпер. Я ходила в нём не только всю войну, но и несколько лет после того, как она закончилась.

       Позже мы переехали к женщине. Именно она вылечила меня от золотухи. Мы ходили в баню поздно вечером, чтобы никто не видел коросты на моём теле, ведь тогда меня могли бы убить немцы, боявшиеся заражения. Она парила меня и обмывала водой, оставшейся после вымачивания берёзовых веников. Через некоторое время золотуха прошла.

       Эта женщина кормила нас тем, чем питалась сама. Но ни у неё, ни у нас с мамой не было соли. А несолёная еда была безвкусной и неприятной. Именно тогда моя мама решила выменять мою куклу на соль. Она пошла к бывшему работнику колхоза, у которого был целый амбар соли, и предложила обмен на куклу для его дочери. Он предложил маме совок соли. Мама отказалась, сказав, что пойдёт к другому человеку. Тогда к нам пришла его жена и попросила куклу, пообещав добавить соли от себя. И снова мама отказалась. Тогда к нам пришла сама дочка этого человека и пообещала и от себя нам насыпать. Мама согласилась, и мы получили целых три совка соли.

       Именно в этой деревне я впервые услышала о партизанах. Недалеко от деревни, в которой мы остановилась, располагался их штаб. Немцы даже не пытались туда пойти. Эта территория было прочно закреплена за партизанами. Помню, как, не дойдя до горы, на которой расположились русские, были загнаны в болото и убиты несколько партизан. Надо сказать, что немцы никогда не заходили ни в болото, ни в лес, и на уничтожение партизанского отряда были отправлены осетины, воюющие на стороне Германии.

       А потом нас погнали дальше. Местных жителей оставляли, а нас, беженцев, гнали дальше и дальше. В итоге мы попали в Германию, в лагерь города Гуперталь. Там провели санобработку. Мужчин почему-то не было. Только женщины и дети. Детей и женщин мыли отдельно. Помню, когда мы заходили мыться, нам шёпотом говорили: «Мойтесь быстрее, вода здесь нехорошая». Мы зашли в душ и вспомнили эти слова, только когда после обычной воды из труб стал выходить какой-то газ. Мы с визгами выскакивали из душа и шли одеваться. Наша одежда тоже обрабатывалась. Мы доставали её из специальных котлов горячую.

       В этом лагере была огромная площадь, на которой каждый день пленных продавали. В первый день, когда всю нашу семью: меня, маму, бабушку, Веру и Мишу — вывели на такой «аукцион», нас никто не купил. Но уже на следующий день мы были проданы.

       Нас долго везли на машинах в город Мэтман. Там нас поселили в большое здание летнего кафе. Мы жили с пятидесятью девушками из разных уголков СССР. Они, как и мои мама и Вера, работали на заводе. Работа была тяжёлой, и когда они возвращались, то просто падали на свои кровати. За работу на заводе всем платили деньги. Правда, их нельзя было ни на что потратить, ведь нам было запрещено выходить за территорию лагеря. Я на заводе не работала, но когда девушки уходили, должна была заправлять кровати и наводить порядок. Девушки меня очень любили. До войны я часто ходила в кино и смотрела множество фильмов, и теперь я каждый вечер рассказывала им сюжеты кинолент, изображая, как тарахтит тачанка, как поёт та или иная актриса, как шумят деревья… Девушки сидели со слезами и под конец моего рассказа нередко начинали плакать. Часто они спорили: «Вот когда кончится война, ты Людочка, приезжай ко мне в Полтаву, я тебя такими галушками накормлю!» — говорила одна, «Нет, ты, Людочка, ко мне приезжай! Я тебе наш город покажу!» — отзывалась другая… Даже там в нас не угасала вера в победу. Каждая из нас знала, что мы победим.

       Часто к нам в гости забегали девушки, работавшие на хозяев. Была одна такая, Танечка. Она работала у немки в небольшом баре. Барменом там была сама немка, поваром — её знакомый, француз, а Танечка была официанткой.

       Однажды она пришла к нам не одна, а с немкой и предложила мне пойти работать нянькой.

       Я согласилась. Меня проверили на болезни и привели в дом. Немка сразу же захотела, чтобы я сняла серый халат, в котором ходила в лагере, и дала мне одежду своей дочери. Но ей не понравилось, как я выгляжу, и она, попросив у моей мамы деньги, отвела меня в огромный магазин и купила красивое платье и ботиночки.

 Оказалось, что если я хочу работать у этой немки, то должна буду жить у неё постоянно, только иногда навещая в лагере свою семью. Мне выделили комнату на третьем этаже, но очень часто над Мэтманом летали самолёты. Мне было страшно, и я просилась ночевать в лагерь. Немка отпускала меня, но запрещала ходить по лагерю в платье. Я укладывала его в сумку и надевала серый халат.

       В доме, где жила немка, жили ещё и её свекровь со своим мужем. Это была старая, интересная женщина, которая стремилась больше узнать о России, но не показывать своего интереса. Она звала меня к себе в гости и спрашивала: «Ну, расскажи мне про свою Россию». Тогда я начинала рассказывать ей о кинотеатрах, катании на лыжах, катках. А она возмущалась: «Что ты врёшь?! У вас в России только медведи ходят!». Я начинала это оспаривать, и тогда она начинала бегать за мной вокруг стала, размахивая палкой. Но на протезе вместо одной из ног ей было меня ни за что не догнать. Тогда я забирала ребёнка и уходила, а через некоторое время она снова звала меня в гости.

       Её муж, напротив, был очень добрым немцем. Он часто угощал меня, а когда в их саду созревали большие аппетитные груши, он давал их и мне.

       Но близился конец войны, и русские подходили близко к Мэтману. Нас попытались куда-то увезти, мы долго ехали на машинах, но часовые города остановили кортеж и развернули нас в обратную сторону. Но до Мэтмана нас не довезли: выгрузили в поле и уехали. Мы переночевали под открытым небом и решили вернуться в «наше» кафе. Мы долго шли, обходя большие города, спрашивая дорогу у прохожих, но до Мэтмана всё же дошли.

       Освободили нас американцы. Но они не спешили отправить нас на родину. Сначала они держали нас в Фюльстельберге, там находился бывший немецкий детский лагерь. Затем нас отправили в русскую зону, потом мы прошли проверку в фильтрационном лагере, и только потом на поезде мы отправились в Россию. Поехали через Белую Церковь в Гатчину. Оттуда пешком добрались до Тосно, а потом уже пришли в Никольское, на развалины наших домой.

       Моя послевоенная жизнь сложилась хорошо. Я вышла замуж, родила двух дочерей. У меня уже есть внук.

       И всё же, неприятно, когда меня, как пленную, называют предательницей. Разве могла я предавать родную страну в восемь лет? Кончено, нет. Жаль, что многие люди до сих пор этого не поняли.

 

Екатерина Кутузова, 8-а класс